Недавно в "Московских новостях" была напечатана статья Д.Фурмана "Непротивоестественный союз". Автор рассуждает о возможности взаимодействия между демократами и коммунистами с целью совместного противостояния "партии власти" в связи с нарастающей угрозой полного вытеснения всех сколько-нибудь независимых элементов из общественно-политической жизни. При этом он ссылается на опыт существовавших в 30-е годы XX века в некоторых странах Запада антифашистских Народных фронтов, в которых перед лицом общего врага сотрудничали либералы и коммунисты.

Говорит Фурман и о препятствиях к сотрудничеству либералов и коммунистов. И коммунисты, и либералы победы противоположной стороны боятся больше, чем Путина. Ведь либералы находятся в оппозиции путинскому режиму справа, коммунисты - слева, "партия власти" же оказывается в беспроигрышном положении в "центре".

Как ярый сторонник идеи не просто кратковременного тактического блока, но стратегического партнерства в длительной исторической перспективе между силами, представляющими либеральную и социалистическую идеологии, хочу высказать несколько собственных мыслей по этому поводу.

При сохраняющейся и у коммунистов, и у демократов идиосинкразии друг на друга любая попытка создания сиюминутного верхушечного союза приведет лишь к политическому развалу и в либеральном, и в коммунистическом лагере. Такая попытка будет воспринята сторонниками и либералов, и коммунистов, как измена их лидеров, если и те и другие не увидят какой-то внятной принципиальной основы для объединения. Поэтому для начала надо определить, где находятся точки соприкосновения между либеральной и коммунистической идеологиями. Тогда можно будет пытаться найти взаимопонимание не только по принципу "против кого дружите", но и по более широкому кругу вопросов, выработать какую-то общую позитивную программу. Причем диалог должен вестись не только на уровне лидеров.

Между тем, поиск общих базовых принципов в России чрезвычайно затруднен тем, что у нас господствует искаженное восприятие политического и идеологического спектра, царствует путаница понятий и терминов, часто скрывающих прямо противоположное своему первоначальному смыслу. Это относится и к вопросу, что такое "левые" и "правые". Большинство наших политиков, политологов и журналистов сегодня молчаливо согласились измерять степень левизны и правизны по отношению к роли и функциям государства в обществе: налево - больше государства и меньше свободы, направо - соответственно наоборот. В то же время предметом спора между левыми и правыми в разные исторические эпохи бывали очень разные вопросы. Но можно ли выделить какой-то общий критерий?

Государство, свобода и социальная иерархия

Термины "левые" и "правые" родились в конце XVIII века. В самом начале Великой французской революции на заседаниях Учредительного собрания защитники старого порядка, т.е. неограниченной королевской власти и дворянских сословных привилегий рассаживались с правой стороны зала, противники этого порядка садились с левой стороны.

Приверженцы феодально-абсолютистского режима отстаивали модель общественного устройства, которая в современной терминологии называется патерналистской. Могучая отеческая власть, данная народу Всевышним и только перед Всевышним отвечающая за свои действия, при помощи мудрых советников и преданных чиновников управляет послушным стадом подданных - детей малых и неразумных. Власть одна только все видит, все знает, все контролирует организует и регулирует, определяет каждому его место в обществе в соответствии с одной ей ведомым высшим государственным интересом, решает, кому какие даровать права, которые не должны и не могут быть равными, ибо сама природа предназначает одних руководить, а других повиноваться.

Побудительным мотивом их оппонентов был моральный протест против порождаемых этой системой угнетения, насилия, произвола, унижения человеческого достоинства. Вдохновляли их идеи европейского гуманизма и просвещения. Человек - высшая ценность, и общественное устройство должно обеспечить условия для его свободного развития и реализации его чаяний. Человек разумен и способен сам принимать за себя решения. Люди наделены от рождения естественными правами, которые никто не должен переступать, и в этих правах они равны. Одно из них - право на участие в принятии касающихся их решений. Источником власти должно быть согласие управляемых. Не власть решает, как ее подданным жить, что им можно, а что нельзя, а граждане устанавливают через законы, издаваемые их выборными представителями, что можно, а что нельзя их власти. Как провозгласили еще в конце XVI века предшественники французских революционеров - нидерландские сепаратисты, восставшие против испанского владычества, "не народы для государей, а государи для народов".

Комплекс этих идей и лег в основу политического течения, получившего уже в начале XIX века название либерализма. Итак, либерализм возник как левое политическое движение. Как видим, шкала "государство-свобода" развернута здесь в направлении прямо противоположном по сравнению с бытующей ныне трактовкой. Базовым же критерием, определявшим водораздел между левыми и правыми, был вопрос об отношении к существующей в данном обществе социальной иерархии. Правые стремятся сохранить и укрепить преимущества господствующих слоев и пугают распадом всех общественных устоев в случае попытки сложившийся порядок изменить. Они консервативны и элитарны. Левые же сложившуюся иерархию оспаривают и хотят расширить круг участвующих в принятии решений. Они реформаторы и демократы. И степень их левизны измеряется тем, насколько они в этом последовательны (например, сторонники всеобщего избирательного права были левее тех, кто хотел ограничить его имущественным цензом).

Лиса, курятник, рынок и пулемет

Тот же критерий разделения политических сил действовал и через 100 лет, хотя главным предметом спора теперь был не вопрос о юридическом равенстве в политических правах (в основном в Европе уже достигнутом), а вопрос о собственности. На место ликвидированной иерархии законодательно закрепленных сословных привилегиях, пришла рожденная свободным рынком иерархия богатства. Сформировалась новая господствующая элита - финансовая олигархия, а значительная часть общества оказалась от нее в материальной зависимости. Эксплуатация, угнетение, беспросветная нищета не исчезли.

Теперь слева оказались те, кто заговорил о недостаточности только формально-юридического равенства для того, чтобы каждый человек мог реализовывать свои естественные права. Необходимо устранить вопиющее неравенство реальных возможностей. И здесь степень левизны определялась тем, как далеко шли критики социального неравенства: от частичного перераспределения доходов в пользу неимущих с помощью "мягкого" государственного регулирования экономических отношений (левая часть либералов), до достижения полного имущественного равенства путем упразднения самого института частной собственности (коммунисты).

Против какого бы то ни было общественного вмешательства в "свободную игру рыночных сил", в действие "естественных экономических законов" выступили "либеральные консерваторы", как стали называть правую часть либералов. Свободный рынок воздает каждому по способностям и заслугам. Поэтому рожденное им неравенство справедливо. Оно также полезно, ибо создает стимулы прилагать усилия для повышения социального статуса. Лучший способ поддержания социального баланса в обществе - принцип "свободная лиса в свободном курятнике".

Главный лозунг правых либералов - неприкосновенность частной собственности и права собственника своей собственностью распоряжаться по своему усмотрению. Частную собственность они объявили основой свободы и независимости личности. Поэтому, де, право частной собственности первично, а все остальные права и свободы производны. Будет соблюдаться неприкосновенность частной собственности, все прочее приложится когда-нибудь. Когда общество созреет. На самом деле все дело в том, что ради свободы перемещения капиталов (из чужих карманов в свои) правый либерал всегда готов пожертвовать всеми остальными свободами и правами человека. И если возникает угроза этой его свободе, даже современный респектабельный правый либерал впадает в истерику, кричит "Караул, грабят!" и зовет на помощь генерала Пиночета с концлагерями, пытками электротоком, "эскадронами смерти" и прочими инструментами защиты прав и свобод из того же арсенала. Один из сподвижников чилийского генерала с военной прямотой выразил кредо правой диктатуры: "Цену товара должен определять рынок, а цену рабочей силы - пулемет". Какой уж тут "свободный курятник". Загоним быдло в стойло!

В XX веке именно левые силы, от левых либералов до коммунистов включительно, поднялись на защиту демократических свобод от покушений на них справа. Одновременно, благодаря их совместным усилиям, в странах Запада были осуществлены глубокие социально-экономические реформы. Важнейшие из направлений этих реформ:

• предоставление государственных социальных гарантий наименее защищенным (пособия по болезни, старости, безработице, бесплатное образование, медицинское обслуживание);
• установление законодательных рамок, ограничивающих предпринимателя в определении условий труда своих рабочих (в вопросах продолжительности рабочего дня, обязательных выходных и отпусков, минимума заработной платы, найма и увольнения);
• законодательное расширение возможностей рабочих самостоятельно защищать свои социальные позиции (право на профсоюзы, забастовки, коллективный договор);

Сюда же можно отнести и прогрессивную шкалу налогообложения, и государственный контроль над наиболее общественно значимыми сферами экономики, и многое другое. Все эти реформы так или иначе были вторжением в отношения собственности. Их общая направленность - выправление того социального перекоса, который был создан перетянувшей одеяло на себя финансовой олигархией. Они расширили свободу курятника и ограничили свободу лисы. Эти реформы и сделали современное капиталистическое общество если не идеальным, то, во всяком случае, более-менее цивилизованным. Важным этапом на этом пути и были Народные фронты, программа которых отнюдь не ограничивалась совместным противодействием фашистской угрозе и защитой парламентской демократии. Об этой стороне их деятельности Дмитрий Фурман, к сожалению, не упоминает.

"Так было надо" и "так было нельзя"

До 1917 года Россия имела классический европейский политический спектр: сторонники патерналистского абсолютизма (самодержавия) справа, социалисты слева, между ними правые и левые либералы. Все смешалось после прихода большевиков к власти. Реставрация притворилась революцией. Сталин воссоздал патерналистскую модель общественного устройства в ее самом крайнем - тоталитарном варианте. Не бывает левого тоталитаризма. Система, в которой человек существует для государства, а не государство для человека - по определению правая. Сталин проводил ультраправую социальную и экономическую политику. Социальную - потому что он построил сверхиерархизированное общество, экономическую - потому что его стратегия промышленной модернизации основывалась на предельной концентрации ресурсов в руках господствующей элиты. Именно этой схемы держались всегда правоконсервативные круги на Западе (левые противопоставляли им кейнсианскую идею повышения платежноспособного спроса населения как главного стимула экономического развития). А форма собственности господствующей элиты (частная или групповая государственная) и даже форма распределения (рыночная или административная) - и здесь вопрос второстепенный. Главное - каким способом общество решает стоящие перед ним экономические задачи: учитывая интересы простого человека или пренебрегая ими.

После XX съезда КПСС понятия стали постепенно возвращаться к своему изначальному смыслу. Когда советская интеллигенция разделилась на сталинистов и антисталинистов, первым предметом спора для них стал вопрос о цене общественного прогресса для каждого отдельного человека (то, что общественным прогрессом является продвижение к коммунизму, тогда не подвергал сомнению никто). Одни считали, что Великая Цель оправдывает любые "издержки", другие говорили, что никто не вправе бросать под каток истории миллионы "тварей дрожащих". "Так было надо", или "так было нельзя". "Всякий прогресс реакционен, если в результате его разрушается человек", - сформулировал поэт-шестидесятник кредо антисталинского лагеря. То есть мировоззренческой основой разделения был все тот же вопрос: что выше - права человека или интересы государства? Так под оболочкой коммунистической идеологии воспроизвелся исторический спор между консерваторами (правыми) и либералами (левыми). И советские либералы-антисталинисты совершенно справедливо называли себя левыми, а консерваторов-сталинистов - правыми. И опять правая идеология обосновывала всевластие правящей элиты, левая защищала маленького человека, миллионы "несчастных Евгениев".

Левые становятся правыми

Тем более верно, что во время "перестройки" сторонники либеральных реформ именовали себя левыми, а защитников советской системы называли правыми. В перестроечном демократическом движении соединилось стремление человеческой личности к выходу из под патерналистской опеки со стороны государства с требованиями большей социальной справедливости. "Движение против привилегий" не сводимо к протесту против спецраспределителей номенклатуры. Лозунг отмены 6-й статьи советской конституции о "руководящей и направляющей" роли КПСС никогда не получил бы столь массовой поддержки, если бы эта статья не была воспринята обществом как не только политическая, но и социальная несправедливость, как феодальная привилегия правящей партократии.

Когда вскоре после 91-го года наши демократы вдруг начали именовать себя правыми, а наследникам КПСС, к их великой радости, вернули наклейку "левых", могло показаться, что это есть результат механического и неглубокого перенесения на российскую ситуацию реалий современного Запада. Главный результат "перестройки" - ликвидация тотального контроля государства над всеми сферами жизни общества: политической, духовной, хозяйственной (в том числе и отказ от государственной монополии на владение собственностью). И это сделало российское общество реально демократичней. На Западе же под лозунгом уменьшения государственного регулирования социальных и экономических отношений выступают именно правые, либерально-консервативные силы. В том, что при устоявшейся рыночной экономике и парламентской правовой системе именно государственное регулирование, сглаживающее социальные контрасты, делает общество более демократичным, просто не разобрались. Может также показаться, что это вопрос не столь уж важный. Какая разница, кто как называется? Главное, какое значение в это вкладывается. Демократы все равно за свободу, а коммунисты - за советский тоталитаризм. Но в том-то и дело, что после 91-го года произошла подмена не терминов, а сути.

Дело было в том, что революционный период разрушения прежних форм господства правящей элиты закончился. Начался этап укрепления доминирующего положения элиты новой. Она включила в себя значительную часть старой элиты, но формы ее господства действительно кардинально изменились. Суть происшедшего социального переворота общеизвестна. Формально общенародные, а фактически находившиеся в коллективном владении правившей в СССР партноменклатуры богатства страны новая элита превратила в свою частную собственность. А народ "кинули". Защищать подобные "реформы" можно было действительно только с правых позиций.

Операция "Прихватизация"

Гарантией от возвращения советского тоталитаризма наши "младореформаторы" объявили скорейшее разгосударствление собственности. Народ, де, у нас - совок и при первых неизбежных трудностях может вернуть к власти коммунистов. Так вот чтоб им после нас не досталось. Это не произносилось с телеэкранов, но говорилось в любой либеральной политической тусовке открыто и цинично. Аргумент об эффективности частного собственника стоял, как минимум, на втором месте. Но людей, способных честно купить советские комбинаты-гиганты, в стране не было. Значит надо раздать просто так, а чтоб побыстрее - кусками побольше. Решать, кому выпал жребий стать новым владельцем, естественно, будем мы - передовой авангард. Но по закону так сделать нельзя, ведь формально оно все народное, а народ нам своего согласия на раздачу его имущества отдельным частным лицам по нашему усмотрению не давал и вряд ли даст! А теперь догадайтесь с одного раза, что в России ответит человек при власти на вопрос: что делать, если по закону (и с народного согласия) нельзя, но очень надо? - Правильно: тем хуже для закона (а заодно и для народа).

Так под разговоры о формировании в России здорового среднего класса как основы гражданского общества была начата грандиозная операция по форсированному выращиванию из пробирки Чубайса финансовых и промышленных магнатов любой ценой, невзирая на методы. Операция, которую наш далеко не тупой народ окрестил "прихватизацией". Ребеночек получился кривенький. Умел почему-то организовывать не столько научно-технический прогресс экономики, сколько заказные убийства конкурентов. Между тем любому школьнику понятно, что когда в стране в условиях десятилетнего экономического спада стремительно возникают из ничего гигантские состояния, они формируются не путем создания новых нужных обществу ценностей честным и трудолюбивым предпринимателем, а путем присвоения ценностей, произведенных другими.

Задачу идеологического обоснования этой операции и выполнил либеральный консерватизм. Перестроившиеся номенклатурщики ощутили себя ближайшей родней потомственной английской аристократии, перешедшей с отсталых феодальных на рациональные капиталистические методы ведения хозяйства. Вчерашние братки почувствовали себя капитанами индустрии, поднявшимися из народа благодаря своим способностям ("сделавшими себя сами"). Но что делала в этой тусовке значительная часть нашей демократической интеллигенции, всегда отличавшейся гуманизмом и совестливостью? Видимо, надо было крепко поверить, что олигархия обществу необходима, а издержки при ее формировании неизбежны, что мерило человеческого достоинства - богатство и умение подняться над другими любыми средствами. Посмотришь на это и перестанешь удивляться тому, как многие интеллигенты начала XX века дошли до оправдания красного террора.

Бюрократы и олигархи

Новые крупные собственники, если и не воровали сами при попустительстве правительственных чиновников, то, как минимум, принимали от чиновников украденное ими. Но, как любят повторять сами правые либералы, когда обосновывают необходимость сворачивания социальных программ, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Ею оказалась всеобщая круговая порука, накрепко повязавшая между собой бюрократию, бизнес и криминал. Все у всех оказались на крючке. Еще опаснее для новой элиты было то, что результаты приватизации в любой момент могли быть оспорены обществом. Проведенный раздел собственности был не только незаконным юридически, болезненным социально, но и оскорбительным для элементарного чувства справедливости.

Поэтому и бюрократы, и олигархи были кровно заинтересованы в формировании такой системы власти, которая от мнения и желаний народа не зависит. В этом подоплека авторитарных тенденций, наметившихся, кстати, задолго до Путина. Заложниками этой тенденции оказались и наши праволиберальные политические организации, объединенные ныне в СПС. Не рассчитывая честно убедить большинство народа в правильности своей программы "реформ", они могли уповать лишь на то, что слегка подновленный номенклатурно-бюрократический режим навяжет ее "тупому совку" где обманом, где силой. А это заставляло закрывать глаза на многие гадости режима. И вот уже Кириенко с поистине "киндерской" непосредственностью объясняет стране, что правая политика и защита прав человека - не одно и то же.

Формирующийся авторитаризм несомненно правый. Он не ставит под сомнение господствующее положение новой элиты, а, наоборот, стремится к его укреплению. Нынешний конфликт Путина с олигархами - это спор по вопросу, кто будет верховодить в симбиозе бюрократов и финансовых магнатов. Да, в путинской системе собственность олигархов в значительной степени условна и у непослушного может быть легко отобрана. Но права собственности ограничивались и феодально-абсолютистскими режимами Европы, при этом те вовсе не стремились к социальному равенству. Правда, из этого следует новый вывод: путинский режим не сводим к классическому правому авторитаризму XX века. Он правее и архаичнее.

Дело в том, что Россия с ее тяжелой деспотическо-крепостнической наследственностью на стадии праволиберального авторитаризма западного типа удержаться не может. Стоит ей начать движение в этом направлении, и она будет сползать все дальше вправо - к традиционному патернализму с его хамским произволом с одной стороны, побострастием и раболепной покорностью - с другой. Где уж тут гражданское общество! Главный жандарм Николая I - граф Бенкендорф прекрасно сформулировал принцип отношений между властью и обществом в патерналистской системе: "законы пишутся для подчиненных, а не для начальства". И пусть никого не обманывается, что набирающий силу путинский патернализм пока осуществляется в лайковых перчатках "управляемой демократии". Это лишь доказывает, что правый авторитаризм в России начинает перерастать в патернализм, даже не достигнув собственной завершенной "пиночетовской" формы.

Может ли КПРФ стать левой партией?

Только в нашем "кривозеркальном" политическом пространстве путинская "партия власти" может казаться партией "центра". Путин правее Чубайса. Непонятно другое: кто правее - Чубайс или Зюганов? Несколько лет назад мне было очевидно: Зюганов правее. Сегодня этот вопрос не столь однозначен.

Изначально КПРФ небезосновательно воспринималась как прибежище тех, кем движет тоска по патерналистской советской системе, которая решала за своих подданных, что им нужно думать, что им можно знать, читать и говорить. Это тоска по сильной попечительной руке, которая всех построит или (при помощи наших святая святых - карательных органов) "поставит", или разложит (для порки). Помните, у Маяковского: "Атаман Каледин - с Дона, с плеточкой - извольте понюхать!" Но не все так просто. Стремительное поправение наших демократов позволило КПРФ удержать под своими знаменами многих из тех, для кого "демократическая" фразеология КПСС и идея социальной справедливости не были пустым звуком.

Та часть сторонников КПРФ, у которых преобладают верноподданнические чувства, рано или поздно уйдут к Путину, почувствовав "сильную отеческую руку" именно там. А вот тем, у кого преобладают социально-протестные мотивы, деться некуда. Классической европейской левосоциалистической партии сегодня в России нет. Ситуация осложняется тем, что процесс размежевания носителей того и другого начала в рамках КПРФ все еще далек от завершения. Более того, во многих душах сохраняется воистину противоестественная мешанина из этих двух начал. Но тут важно за вызывающими естественное отвращение у любого демократа портретиками Сталина не просмотреть тенденцию. В свое время Борис Кагарлицкий написал в "Новой газете": демократическая оппозиция наступающему правому авторитаризму может быть только левой. Перефразируя его, можно сказать: сегодня, когда всё авторитарно-патерналистско-холуйское стягивается к путинскому режиму, любая хоть сколько-нибудь левая оппозиция этому режиму обречена отстаивать демократические принципы.

Вот эта объективная реальность и создает основу для сотрудничества коммунистов и демократов, во всяком случае в перспективе. Но насколько ситуация созрела?

За что мы их не любим

Собственно говоря, сигналы, демонстрирующие готовность коммунистов вместе с либералами защищать "буржуазно-демократические свободы", исходили от них (во всяком случае, от некоторых из них) давно. Как минимум, с начала разгрома НТВ. И только при чудовищной близорукости наших либералов их можно было не замечать.

Сегодня эта позиция подтверждена руководителями КПРФ на самом высоком уровне. Есть и новые моменты. Интересна реакция наших коммунистов на последний конфликт Государства и Олигарха. Казалось бы, они должны были возликовать. Но страницы "красной" печати полны предостережений по этому поводу. Зюганов заявляет "Московским новостям", что административно-полицейский передел не имеет ничего общего с восстановлением социальной справедливости. А близкая к руководству КПРФ "Советская Россия" прямо (и совершенно точно) охарактеризовала "наезд" на Ходорковского как возрождение феодально-патерналистских традиций Московского царства.

Факт обнадеживающий. Он может свидетельствовать о том, что процесс изживания собственных патерналистских комплексов в КПРФ пошел. Ощущая на себе прелести "чужого" патернализма, наши коммунисты начинают осознавать, что патернализм плох как таковой.

Вот это момент действительно базовый. То, что для демократа наиболее неприятно в КПРФ, менее всего является коммунистическим, исторически связано не с красным, а совсем с другим цветом. И культ государства, и пренебрежение к личности и правовым нормам в сознании многих членов КПРФ - результат ориентации на советскую патерналистскую модель, доставшаяся в наследство от КПСС. А когда главное - патернализм, нет особой разницы, какой он: советский или, например, царский. Недаром КПРФ так легко впитывала многое из арсенала дореволюционных - как бы это помягче - правых монархистов. Например антисемитские настроения. Я говорю не о выходках отдельных экстравагантных "товарищей". Рассуждения лидеров и идеологов КПРФ о "мировой закулисе" слишком напоминали что-то до боли знакомое из теории "жидо-масонского заговора". Рассуждения о "соборности" отдают уваровской триадой (православие-самодержавие-народность). Какие-то вещи свойственны обеим моделям. Это и устремленность к имперскому величию, и подозрительное отношение к окружающему миру. Но повторю еще раз: генератор всего этого - патернализм. Вынь его - все остальное излечимо. Даже если КПРФ пока не готова признать советскую систему патерналистской.

К любимому в России вопросу о покаянии

До сих пор я говорил о том, что должно произойти в коммунистическом лагере для превращения объективной возможности Народного фронта в политическую реальность. Пора поговорить о том, что для этого должно произойти в лагере демократическом.

Прежде всего надо избавиться от целого ряда предрассудков, граничащих с суеверием. Например, что "комуняги" восстановят советский тоталитаризм. Полно-те, господа! КПРФ не захочет и не будет этого делать (а если и захотела бы, то не смогла бы). Об этом свидетельствует опыт и Восточной Европы, и некоторых республик бывшего СССР. Там уже неоднократно приходили к власти наследники правивших в эпоху тоталитаризма коммунистических партий, и ничего страшного не произошло.

Тот же опыт развеивает другой миф либерального сознания: коммунисты окончательно загубят хрупкую российскую экономику. Этот миф основан на убеждении в особой дремучести коммунистов в экономических вопросах. А это убеждение, в свою очередь, основано на вере, что праволиберальные монетаристские экономические теории являются единственно научной абсолютной истиной. Нет Бога, кроме Милтона Фридмана и Джефри Сакс пророк его. Совсем как при КПСС: единственно верное учение. Между прочим, есть еще кейнсианство и другие вполне солидные научные экономические школы.

Коммунисты не отреклись от своего преступного прошлого - возмущаются демократы. Послушаешь иного демократа, так он только тогда согласится признать коммуниста человеком, если тот будет каждый день лично у него - демократа - прощение просить за все преступления советского режима с октября 1917 года ныне присно и во веки веков. А демократы давали коммунистам пример осознания и признания своих заблуждений и ошибок? И не пора ли громко сказать, что в послеперестроечные годы российская демократическая интеллигенция "попала не туда"? А случилось это потому, что она совершила фундаментальную политическую и идеологическую ошибку, искусившись соблазнами правого либерализма. А главным мировоззренческим соблазном была возможность почитать себя за личность, а остальных - за быдло. Именно в этом была подоплека смены нравственных ориентиров, когда вместо отринутого советского казенного псевдоколлективизма, действительно набившего у всех оскомину, на знамя был поднят голый животный эгоизм с его лозунгом "Каждый за себя!"

Преодоление праволиберальной ориентации сначала на мировоззренческом уровне, а затем на уровне политической и идеологической программы - главное условие готовности либерального лагеря к участию в леводемократической коалиции.

Больные вопросы

Если и демократы, и коммунисты сумеют освободиться от отягощающего и тех и других правого балласта, они наконец перестанут считать Путина немножко своим и смогут почувствовать, что они по одну от него сторону, хотя сами и разные. Тогда можно будет переходить к выработке совместной практической программы.

Наименее больной и наиболее простой вопрос - о демократических свободах. Стороны должны взаимно признать недопустимость их ограничения ни ради защиты частной собственности, ни ради социальной справедливости. Оба лагеря уже сейчас достаточно близки в понимании этого вопроса.

Дальше дело серьезнее. Весьма болезненным для демократов будет вопрос о пересмотре результатов приватизации. Признать необходимость такого пересмотра нужно хотя бы потому, что он рано или поздно неизбежен. Важно, чтобы это была цивилизованная корректировка итогов приватизации, а не "черный передел" в результате слепого бунта.

Трудным будет и вопрос об отношениях России с окружающим миром. Необходимо будет выяснить, где защита собственной самостоятельности, а где имперская политика, где миролюбие, а где унизительное прислужничество перед самой сильной державой.

Игла с кощеевой смертью

И наконец, последнее по порядку, но не по значению. Любая оппозиция будет обречена на беззубость и политическое бессилие, если она попытается обойти самый кровоточащий вопрос российской жизни - о чеченской войне. Можно успокаивать себя тем, что путинский режим - еще не фашистская диктатура. Нас в России пока что только на выборах давят "административным ресурсов", да средствам массовой информации кислород перекрывают при помощи "хозяйствующих субъектов". Но на улицах ведь пока не людей режут! Так вот в Чечне людей режут. Давно и в массовом порядке. Там фашизм полноценный. Не опереточный, ряженый, а серьезный, который бомбит и стреляет. С концлагерями, пытками и "эскадронами смерти". Фашизм, который распространяет свои метастазы на саму Россию. Потому что плодит фашистов, изуверов и карателей.

Вся скверна путинского режима сконцентрирована в Чечне. У нас в России масса социальной несправедливости, неустроенности, лишений. Но все они меркнут по сравнению со страданиями чеченского народа. Прекратить их - элементарный человеческий долг.

Можно как угодно относиться к Мовлади Удугову, но он совершенно прав, когда пишет: иголка с политической смертью нынешнего кремлевского Кощея спрятана в Чечне. Путин пришел к власти через чеченскую войну. На эту войну его власть остается завязана. Его власть завязана на то, что большинству народа удается внушать: политика Путина в Чечне оправдана высшими государственными интересами, что нет другого выхода. Объяснить людям, что никакими высшими интересами нельзя оправдать то, что делается в Чечне, что жертвы, принесенные и Россией, и Чечней в этой войне оправданы лишь корыстными политическими интересами правящей верхушки, что есть другой достойный и разумный выход, объяснить все это людям - значит победить путинский режим.

08 декабря 2003 г.

Александр Скобов